Как обычно торопилась в редакцию, но сегодня не могла не пройти через центр Киева пешком, чтобы пересечь Майдан, подняться по аллее Героев Небесной сотни, через правительственный квартал, где 18 февраля 2014 в это же время начались столкновения. Чтобы вспомнить о событиях, но также физически вернуть себе чувство «обладания» своим городом.
Помню, как тяжело было преодолевать каждый метр, когда каждая улица и поворот кем-то контролировался. Помню, когда звонили то ли с CNN то ли с Al Jazeerа, требуя дойти до отеля «Украина» для включения, чтобы с места рассказать о происходящем. Я безуспешно объясняла, что это невозможно, а продюсер не понимала и требовала.
Помню, как мне рядовому журналисту, таки пришлось сесть в эфир, чтобы объявить о том, что на улице не просто столкновения и раненные, а трое…четверо…пятеро…шестеро погибших. И да, они мертвы. И да, у нас есть подтверждение. И это ужасное ощущение быть тем, кто в эту минуту в эфире подтверждает факт смерти. (Потом Андрей Сайчук скажет о том, что никогда не думал, что будет человеком, который скажет в эфире Первого национального, который ретранслировал «Громадське», о нападении России на Украину, когда началась аннексия).
Больше всего помню невыносимое бессилие, когда утром 18-го было ощущение, что сегодня погибнут люди. Я должна была куда-то лететь, сомневалась, нужно ли, но выезжая из дому с вещами с самого утра поняла, что никуда не улечу. До сих пор не понимаю, почему это было так очевидно, но иногда тебе просто ясно, что они погибнут, и потом все произойдет.
Сегодня на Институтской совсем все иначе. Это улица без кордонов, без опасности и преследования. (Хотя звонок матери ВВ-шника, который звонит ей и говорит, что боится, что «Беркут» отошел, они затиснуты – звучит так, словно она звонила 10 минут назад).
В эти дни на фоне происходящего в Верховной Раде много разговоров об «олигархической контрреволюции» и статей о «смуте». У меня же по сравнению в позапрошлым и прошлым годами есть какая-то уверенность, что все уже иначе. Говоря с коллегой в пасмурном настроении, я утверждаю, что худшее уже произошло, что мы закаленные до такой степени, что готовы ко всему. Даже если сейчас на Киев полетят бомбы, что если ядерная война – мы в принципе ко всему готовы и все умеем. И план в голове у меня появился до того, как на киевском подъезде объявление «Убежище по адресу…»
Если говорить о сговоре олигархов, то иллюзий по их поводу точно не было. Как сказал другой друг – это вообще-то real politik. И это печально, что она такая. Но если знать, как политический истеблишмент действует в других странах, как происходят договоренности между партиями и промышленными группами, на которые те опираются, то плохо, неправильно, но не катастрофа. И в этом контексте я совершенно иначе смотрю на молодых депутатов, с парламентской трибуны называющих конкретные имена и вещи своими именами. Помню, когда ребята шли в парламент мы сомневались, что они что-то смогут, что система их не поглотит. (Понимая, что система есть.) И да, они не возглавляют политический процесс, но их вес в этом процессе уникален, если думать о том, что за ними кроме общества и репутации ничего.
Точно также я абсолютно спокойно наблюдала за голосованием в Раде, от которого много что зависит. Но куда больше нервов стоят сообщения из Донецка либо об аресты в Крыму, или же о заражение крови Гены Афанасьева. Все остальное вопрос критической массы, которой пока много где не хватает, но которая собирается. (Два шага назад, три шага вперед.)
И я возьму на себя смелость сказать, что как-то понимаю атмосферу и общество. Я не имею права говорить о всех, но безысходности и бессилия двухгодичной давности здесь нет. Как нет и той растерянности, витающей в воздухе на Институтской в феврале 2014-го. Есть глубокая травма, есть партия войны, есть разочарование, но и понимание, что строить приходится пусть с ноля и вопреки, но иначе быть не может.
И самое простое сегодня уйти, остановиться на полпути, но взрослые так не делают.
Комментариев нет:
Отправить комментарий